К определению падежа по А. Н. Колмогорову

Успенский В. А.

(1957, Опубликовано в продолжающемся сборнике: Бюллетень Объединения по проблемам машинного перевода. — № 5. — М.: [I МГПИИЯ], 1957. — С. 11 – 18.)

§ 1

А. Н. Колмогоров предложил следующее определение падежа.

Предметы могут находиться в различных состояниях[1]. Так, предмет, носящий в русском языке название «молоко», может находиться в следующих состояниях: он может кипеть, его может не быть, его может пить кошка, его может пить собака и т. д. Состояния предмета выражаются в языке посредством предложений, в которых участвует существительное, являющееся названием этого предмета. Перечисленные выше состояния молока выражаются в русском языке посредством предложений: «молоко кипит», «молока нет», «кошка пьёт молоко», «собака пьёт молоко». При выражении посредством предложений состояний, в которых находится данный предмет, его название употребляется в той или иной форме (в приведённых выше примерах — «молоко», «молока»).

Два состояния назовём эквивалентными относительно данного предмета[2], если при выражении указанных состояний этого предмета в языке название этого предмета в обоих случаях употребляется в одной и той же форме. Например, два состояния, первое из которых состоит в том, что данный предмет кипит, а второе в том, что кошка пьёт данный предмет, эквивалентны относительно предмета «молоко». Эти же состояния не эквивалентны относительно предмета «вода»: «вода кипит», но «кошка пьёт воду». Назовём два состояния абсолютно эквивалентными, если они эквивалентны относительно любого предмета, могущего находиться в этих состояниях. Так, например, два состояния, первое из которых состоит в том, что кошка любит данный предмет, а второе в том, что собака пьёт данный предмет, являются эквивалентными относительно любого предмета, могущего находиться в этих состояниях, и, следовательно, абсолютно эквивалентными. Совокупность всех состояний разбивается на непересекающиеся классы таким образом, что любые два состояния из одного и того же класса абсолютно эквивалентны, а любые два состояния из разных классов не абсолютно эквивалентны. Эти классы А. Н. Колмогоров и предложил называть падежами.

К сожалению, это определение не является вполне корректным, дело в том, что одно и то же состояние для одного и того же предмета может выражаться посредством различных предложений, причём названия этого предмета могут стоять в различных формах. Например, «мальчик идёт берегом» и «мальчик идёт по берегу»; «рабочий строит дом» и «дом строится рабочим». Вследствие этого само определение эквивалентности относительно данного предмета перестаёт быть ясным. (Один из возможных способов устранения этой неясности состоит в том, чтобы считать два состояния, имеющие различные языковые выражения, разными состояниями, ведь различные предложения всегда — хотя бы чуть-чуть — различаются по смыслу.)

§ 2

Обмен мнениями по вопросу об определении падежа, состоявшийся в семинаре[3] и его кулуарах (имеются в виду, в частности, идеи, высказанные Р. Л. Добрушиным и И. А. Мельчуком), подсказывает возможность следующего пути.

Конечную упорядоченную строчку, на каждом месте которой стоит либо слово, либо многоточие, причём многоточие встречается только один раз, будем называть набором слов с пропуском (для краткости — просто набором).

Например,

1. ....... кипит

2. кошка пьёт .......

3. кошке пьёт .......

4. кошка любит .......

5. ....... пьёт молоко

суть пять различных наборов слов с пропуском. При подстановке в набор слов с пропуском вместо многоточия какого-либо слова (в некоторой форме) может получиться правильное предложение. Например, при подстановке во второй и четвёртый из приведённых выше наборов слова «вода» в форме «воду» получаются правильные предложения «кошка пьёт воду» и «кошка любит воду», при той же подстановке в третий набор получается «кошке пьёт воду», что правильным предложением не является. Слово, которое, будучи подставлено в некоторой своей форме в данный набор, превращает этот набор в правильное предложение, будем называть допустимым для данного набора. Набор, для которого существует хоть одно допустимое слово, также назовём допустимым. Заметим, что мы не занимаемся здесь вопросом о том, что такое «правильное предложение», есть ли это, например, выражение некоего реального обстоятельства или просто совокупность слов, сочетаемая по некоторым фиксированным грамматическим правилам (в зависимости от выбора той или иной точки зрения результат подстановки формы «воду» в пятый пример будет или не будет считаться правильным предложением).

Два набора назовём эквивалентными относительно данного существительного, допустимого для каждого из них, если подстановка одной и той же формы этого существительного обращает оба набора в правильные предложения. Например, первый и второй из выписанных выше наборов эквивалентны относительно существительного «молоко», ибо, чтобы превратить эти наборы в правильные предложения, надо в каждый из них подставить рассматриваемое существительное в одной и той же форме «молоко», и в то же время эти же наборы не эквивалентны относительно существительного «вода», так как в первый из них надлежит подставлять форму «вода», а во второй форму «воду». Наборы «мальчик идёт .......» и «мальчик идёт по .......» не эквивалентны относительно существительного «берег», а наборы «....... строит дом» и «дом строится .......» не эквивалентны относительно существительного «рабочий». Назовём, далее, два набора непосредственно эквивалентными, если для них существует хотя бы одно общее допустимое слово и если они эквивалентны относительно любого допустимого для каждого из них слова. Например, наборы «....... бежала» и «....... бежит» суть непосредственно эквивалентные наборы. Наконец, назовём два набора P и Q абсолютно эквивалентными, если существует такая цепочка наборов X₁, X₂, ..., X_n, что:

1) при каждом i наборы X_i и X_i+1 непосредственно эквивалентны;

2) X₁ = P;

3) X_n = Q.

Например, «....... бежала» и «....... бежал» суть абсолютно эквивалентные наборы: соответствующая цепочка состоит из наборов «....... бежала», «....... бежит», «....... бежал».

Совокупность всех допустимых наборов слов с пропуском разбивается на непересекающиеся классы таким образом, что любые два набора из одного и того же класса абсолютно эквивалентны и любые два набора из разных классов не абсолютно эквивалентны. Можно предложить эти классы называть падежами. Возникает, однако, следующая неприятность. Наборы «я вижу синий .......» и «синий ....... стоит» оказываются непосредственно эквивалентными и, следовательно, абсолютно эквивалентными, хотя мы имеем здесь дело с разными падежами. Чтобы избежать подобных казусов, мы предлагаем (в качестве не наилучшего, но наилегчайшего выхода) запретить употребление в наборах прилагательных, порядковых числительных и т. п. (это запрещение распространяется и на следующий параграф).

Остаётся, тем не менее, трудность того же характера, что и в предыдущем параграфе. Один и тот же набор может обращаться в правильное предложение посредством подстановок разных форм одного и того же существительного. Например, «не читал газеты» и «не читал газету»; «дал кошке» и «дал кошку». Поэтому определение эквивалентности относительно данного существительного оказывается неясным. (Для устранения этой неясности следует, быть может, рассматривать лишь достаточно распространённые предложения. Другой выход состоит в том, чтобы рассматривать лишь такие наборы, которые могут быть обращены в предложения подстановкой не более одной формы одного и того же существительного.)

§ 3

Соединение точки зрения § 1 с точкой зрения § 2 даёт следующий подход к определению падежа.

Рассмотрим какое-либо состояние A, в котором могут находиться предметы, и какой-либо набор слов с пропуском B. Назовём набор B согласованным с состоянием A, если для всякого предмета, могущего находиться в состоянии A, выполняется следующее утверждение: для выражения в языке того обстоятельства, что этот предмет находится в состоянии A, достаточно подставить некоторую подходящую форму названия этого предмета вместо многоточия в набор B. Если, например, состояние A заключается в том, что данный предмет строит дом, то с этим состоянием согласован как набор «....... строит дом», так и набор «дом строится .......».

Если состояние A означает, что кто-то не читал данный предмет, то согласованным с ним набором будет «не читал .......»; этот пример показывает, что согласованный набор может обращаться в предложение, выражающее рассматриваемое состояние данного предмета и при подстановке более чем одной формы названия этого предмета: «не читал газету» и «не читал газеты».

Набор «дал .......» согласован как с состоянием, заключающемся в том, что кто-то что-то дал данному предмету, так и с состоянием, заключающемся в том, что кто-то кому-то дал данный предмет. Пару (A, B), где A — состояние, а B — согласованный с этим состоянием набор слов с пропуском, назовём согласованной парой. Предмет, могущий находиться в состоянии A, назовём допустимым для пары (A, B).

Две согласованные пары (A₁, B₁), (A₂, B₂) назовём эквивалентными относительно данного предмета, коль скоро для всякой формы названия рассматриваемого предмета выполняются следующие два утверждения:

1) если подстановка этой формы в набор B₁ обращает его в предложение, выражающее, что рассматриваемый предмет находится в состоянии A₁, то подстановка этой же формы в набор B₂ обращает его в предложение, выражающее, что рассматриваемый предмет находится в состоянии A₂;

2) если подстановка этой формы в набор B₂ обращает его в предложение, выражающее, что рассматриваемый предмет находится в состоянии A₂, то подстановка этой же формы в набор B₁ обращает его в предложение, выражающее, что рассматриваемый предмет находится в состоянии A₁.

Назовём две согласованные пары непосредственно эквивалентными, если существует хотя бы один допустимый для них обеих предмет и если они эквивалентны относительно любого допустимого для них обеих предмета. Назовём, наконец, две согласованные пары (R, S) и (U, V) абсолютно эквивалентными, если существует такая цепочка согласованных пар (X₁, Y₁), (X₂, Y₂), ... , (X_n, Y_n), что

1) при каждом i пары (X_i, Y_i) и (X_i+1, Y_i+1) непосредственно эквивалентны;

2) (X₁, Y₁) = (P, Q);

3) (X_n, Y_n) = (U, V).

Совокупность всех согласованных пар разбивается на непересекающиеся классы; при этом любые две пары из одного и того же класса абсолютно эквивалентны, а любые две пары из разных классов не абсолютно эквивалентны. Эти классы и предлагается называть падежами. Полностью сознавая неокончательность сформулированного только что определения падежа, автор всё же считает целесообразным привести его здесь, хотя бы в качестве материала для дальнейшей дискуссии.

§ 4

Чтобы определить, в каком падеже стоит данное существительное в данном предложении, поступаем следующим образом:

1. Определяем состояние, в котором находится предмет, обозначаемый данным существительным;

2. Заменяем это существительное многоточием и получаем тем самым набор слов с пропуском;

3. Замечаем, что полученная пара (набор, состояние) является согласованной, и определяем к какому классу, т. е. падежу, она принадлежит.

Чтобы распространить нашу конструкцию на существительные в множественном числе, достаточно согласиться, что каждое такое существительное обозначает особый предмет (отличный от предмета, обозначенного тем же существительным, но в единственном числе). Так, существительное «стакан» обозначает предмет «стакан», а существительное «стаканы» обозначает предмет, состоящий из некоторого множества стаканов. (Заметим, что в силу нашего соглашения «профессоры» и «профессора» суть просто разные названия одного и того же предмета.)

§ 5

Ответ на вопрос, сколько падежей в данном языке, должен дать конкретный лингвистический анализ этого языка. Если исходить из предложенного в § 3 определения, то окажется, что в русском языке помимо традиционных шести падежей имеются ещё следующие падежи:

1. Местный падеж: «в лесу», «в году» и т. д.

2. Количественно-отделительный падеж: «выпить чаю», «прибавить ходу», «дать воды»[4] и т. д.

Если оба предложения «не читал газету» и «не читал газеты» правильны и выражают одно и то же состояние предмета «газета», то это указывает на то, что существует особый падеж («лишительный»), употребляемый после отрицаемых глаголов и имеющий две формы (одна из которых совпадает с формой винительного, а другая — с формой родительного падежа). Если «не читал газету» правильно, а «не читал газеты» неправильно, то в первом из этих предложений мы имеем дело с винительным падежом. Если «не читал газету» неправильно, а «не читал газеты» правильно, то во втором из этих предложений мы имеет дело с родительным падежом. Если, наконец, правильны оба предложения, но они выражают разные состояния предмета «газета», то в первом предложении — винительный падеж, а во втором — родительный.

Возможно, что существуют ещё и другие падежи. Было бы интересно перечислить все падежи русского языка.

Послесловие от марта 2001 г.

I. История определения

Когда Колмогоров пришёл к своему определению падежа, неизвестно. Полагаю, что задолго до того, как поделился им со мной. Мне неизвестно также, рассказывал ли он это определение кому-нибудь ещё.

Схема, изложенная выше в § 1, была в устной форме сообщена мне Колмогоровым в сентябре 1956 г. Колмогоров всегда предполагал наличие у собеседника весьма высокого уровня понимания (как правило, превосходящего реальный уровень) и потому обычно ограничивался сжатой идеей, считая детали очевидными. Это надо иметь в виду, потому что не исключено, что я чего-то недопонял или понял неправильно. Но полагаю, что правильно усвоил центральную колмогоровскую идею: падеж есть класс эквивалентных семантических состояний.

Тема падежа при моём общении с Колмогоровым возникла при следующих обстоятельствах. 24 сентября 1956 г. на филологическом факультете Московского университета начал работать семинар «Некоторые применения математических методов в языкознании» — первый семинар по математической лингвистике в нашей стране. Я был одним из двух (вместе с Вячеславом Всеволодовичем Ивановым) его инициаторов и одним из трёх (вместе с Ивановым и Петром Саввичем Кузнецовым) его руководителей. С Кузнецовым я познакомился в начале того же года по рекомендации Колмогорова. Они были друзья детства (и даже более того — вместе воспитывались), и от Колмогорова я знал, что в молодости Кузнецов увлекался математикой и даже слушал университетские лекции Н. Н. Лузина. Широчайший круг интересов Колмогорова включал в себя и лингвистику. Идея привнесения в неё математических методов была ему близка, и к замыслу семинара он отнёсся сочувственно. Он посоветовал предложить участником семинара две задачи для самостоятельного решения — обе на определение понятия: дать строгие определения понятий `ямб' и `падеж'. Что касается ямба, то убеждение, что в ямбической строке ударения стоят на чётных слогах, было почти всеобщим, несмотря на очевидную ложность. Что касается падежа, то какое бы то ни было определение этого понятия, хотя бы и неверное, просто отсутствовало. Эти задачи и были сформулированы на первом же занятии семинара.

II. История публикации

Пятый номер «Бюллетеня по проблемам машинного перевода», издававшегося Первым Московским государственным педагогическим институтом иностранных языков с грифом «На правах рукописи» был целиком посвящён материалам семинара «Некоторые применения математических методов в языкознании». На страницах 3 и 4 этого номера помещён «Дневник семинара» (подробнее о семинаре и его Дневнике см. в статье «Серебряный век структурной, прикладной и математической лингвистики в СССР: Как это начиналось (заметки очевидца)» на с. 929 – 931 и 969 – 971 настоящего издания). «Дневник», в частности, фиксировал:

Занятие 1 (24 сентября 1956 г.). <...> Участникам семинара было предложено дать строгие определения ямба и падежа.

<...>

Занятие 6 (5 ноября 1956 г.). Обсуждался вопрос о формальном определении падежа. В. А. Успенский изложил определение, принадлежащее А. Н. Колмогорову.

На последующих страницах «Бюллетеня» были помещены 11 статей, так или иначе связанных с работой семинара. Одной из этих статей и была моя статья «К определению падежа по А. Н. Колмогорову».

III. Дальнейшая дискуссия

В последней фразе § 3 формулировки статьи были предложены в качестве материала для дальнейшей дискуссии. Как мы увидим ниже, этот призыв был услышан — прежде всего А. А. Зализняком в его основополагающей монографии [РИС].

Следуя идее Колмогорова, падежом в статье объявлен класс эквивалентности, то есть класс эквивалентных между собой сущностей. При первой попытке, предпринятой в § 1, этими сущностями являются состояния, в которых могут пребывать предметы; при второй, предпринятой в § 2, — наборы слов с пропуском; при синтетической третьей попытке, предпринятой в § 3, — пары, каждая из коих состоит из состояния предмета и набора слов с пропуском. Разумеется, для каждого из трёх названных разрядов сущностей должно быть предварительно введено надлежащее понятие эквивалентности, что и делается соответственно в § 1, 2 и 3.

А. А. Зализняк указывает: «... Как и названия других грамматических категорий, термин «падеж» может употребляться в двух смыслах: а) конкретный падеж (например, именительный, родительный и т. д.), которому в данном языке противопоставлены другие конкретные падежи; б) падеж вообще (= грамматическая категория падежа), — т. е. грамматическое явление, состоящее в том, что в данном языке противопоставляются два или более конкретных падежей» [ОПТ, с. 54 – 55]. Применяя это различение к понятиям нашей статьи, приходим к следующему пониманию: каждый класс эквивалентности есть конкретный падеж, или падежная граммема, она же граммема падежа; категорию же падежа даёт всё разбиение на классы эквивалентности в целом.

То, что падежную граммему — как и всякую граммему! — можно толковать как класс эквивалентности, само по себе достаточно очевидно. Ведь любую граммему можно интерпретировать как класс всех словоформ, обладающих данной граммемой. (Таким образом, каждый падеж представлен совокупностью своих словоформ.) Однако такую интерпретацию затруднительно использовать с целью определения или, лучше сказать, объяснения какой бы то ни было граммемы и, в частности, граммемы падежа. Действительно, понятие словоформы уже включает в себя весь набор присущих данной словоформе граммем, так что при определении граммемы через эквивалентность словоформ неизбежно возникает порочный круг. Попытка же отвлечься от грамматического значения словоформы и сосредоточиться только на её внешней форме (хотя бы и наполненной номинативным значением) также не может привести к успеху, поскольку в пределах одной и той же лексемы различные (т. е. несущие различные граммемы) члены её парадигмы могут совпадать внешне. Поэтому для определения понятия `падеж' следует использовать не понятие `словоформа', а понятие `сегмент', означающее единицу внешней стороны текста. (А. А. Зализняк в [РИС, § 1.2] различает несколько смыслов слова «слово»; понятие `сегмент' представляет собою один из них.) Хотя в моей статье о падеже термин «сегмент» и не встречается, в ней используется, как видно из её текста, именно понятие `сегмент'.

Как же разъясняется понятие падежа в лингвистической традиции?

Посмотрим, что говорит о падеже авторитетный словарь [ЛЭС]. На с. 355 читаем:

Падеж — грамматическая категория имени, выражающая его синтаксические отношения к другим словам высказывания или к высказыванию в целом, а также всякая граммема этой категории (конкретный падеж).

Не противоречит ли эта цитата из [ЛЭС] сделанному выше заявлению, что до Колмогорова не существовало никакого определения падежа? Хотя словарь вышел десятилетиями позже колмогоровского определения, только что приведённая словарная дефиниция отражает давние представления, и подобные формулировки встречались и прежде. Например — на с. 120 первого тома академической «Грамматики» [ГРЯ]:

...Падеж выражает синтаксические функции существительного, устанавливая отношение существительного в данной его падежной форме к другим членам предложения.

Всё дело в том, что и формулировка из [ЛЭС], и формулировка из [ГРЯ], и все им подобные не являются определениями в собственном смысле слова; скорее, они суть указания на то, к какому разряду категорий относится категория падежа. Конечно, это вопрос терминологии: при желании и эти указания можно назвать определениями; но и тогда будет ясно, что это определения совсем иного рода, нежели колмогоровское и примыкающие к нему. Эти формулировки не дают возможности ввести в рассмотрение ни одной падежной граммемы, а тем самым и очертить категорию падежа в целом как совокупность своих граммем. «...Строгого определения падежа в традиционных лингвистических сочинениях нет», — констатирует А. А. Зализняк [ОПТ, с. 54].

Поэтому мы и называем определение Колмогорова первым подлинно научным определением падежа. Именно это определение, развитое в статье «К определению падежа по А. Н. Колмогорову», взято за основу и подвергнуто дальнейшему уточнению в монографии А. А. Зализняка [РИС], в её § 2.2 – 2.6; этот же материал используется при осуществлённом тем же автором в его статье [ОПТ] сравнительном анализе имеющихся описаний падежных систем разных языков.

Другой, но тоже достаточно строгий подход к определению понятия `падеж' изложен в § 3 статьи А. В. Гладкого [ПФО]. Пользуюсь случаем выразить солидарность с высказанным в преамбуле этой статьи мнением о надуманности и даже вредности противопоставления «традиционной лингвистики» и «структурной лингвистики» (характерно, что последний термин ныне практически сошёл со сцены) и о том, что главная задача внедрения математических методов в языкознание состоит не столько в создании новых понятий, сколько в уточнении традиционных.

IV. Какие есть падежи в русском языке?

Ответ на этот вопрос колеблется от шести падежей школьных учебников до одиннадцати падежей монографии [РИС]. Вряд ли можно предъявить общепризнанный список русских падежей. (Да что говорить о падежах: нет и общепризнанного списка родов, и даже общепризнанного списка знаков препинания.)

Традиционная школьная грамматика формирует свои шесть падежей при помощи простого и логичного механизма. Она задаёт именным лексемам стандартные вопросы, а падежи возникают как ответы на эти вопросы: кто? что? — именительный; кого? чего? — родительный и т. д.

Далее к традиционным шести падежам добавляются ещё два: количественно-отделительный, или партитив, нередко называемый также 2-м родительным, и местный, или локатив, нередко называемый также 2-м предложным. Существование этих двух падежей, как правило, не вызывает возражений даже у лиц, далёких от лингвистических штудий: достаточно привести примеры типа напиться чаю для партитива и в лесу для локатива. Но вот все ли имена имеют формы партитива и локатива? Этот вопрос оживлённо обсуждался на занятиях семинара НПММвЯ. Я отстаивал ту точку зрения, что все. Мне казалось (и кажется), что такое представление даёт более простую модель. Меня поддержал П. С. Кузнецов, заявивший, что даже собственные имена могут иметь форму партитива. В качестве доказательства он привёл сон, виденный им в молодости. В этом сне его приятель по имени Серёжа был сервирован на столе в виде блюда, а другой персонаж сна спрашивал сновидца (т. е. Кузнецова): «Хочешь Серёжи?».

В своей монографии [РИС], в § 2.8, А. А. Зализняк анализирует словоформы солдата, часовых и т. п. в сочетаниях типа три солдата, три часовых. Он обнаруживает, что все эти словоформы принадлежат особому падежу, и заявляет: «Принятая выше процедура выделения падежей обязывает нас признать, таким образом, существование 9-го падежа». Этот падеж он называет, вслед за В. В. Виноградовым, счётной формой, отмечая, однако, что сам Виноградов в одном месте называет счётную форму счётным падежом.

Итак, девять падежей русского языка не вызывают сомнений. Далее [РИС, § 2.9] А. А. Зализняк вводит в рассмотрение ещё два падежа: «ждательный» и «включительный». Однако, как указываает А. А. Зализняк, существование этих падежей зависит от решений, которые должны быть приняты относительно

1) допустимости или недопустимости некоторых оборотов речи;

2) совпадения или несовпадения некоторых лексем;

3) тождества или различия некоторых смысловых отношений.

Ждательный падеж представлен однопадежным рядом именных словоформ, встречающихся в оборотах жду мать, жду результата, жду поезд, жду поезда, жду письмо, жду письма и им подобных. Здесь существенно, что в этом ряду отсутствуют такие обороты, как жду матери и жду результат, которые объявляются недопустимыми; если же допустить такие обороты, то ждательного падежа не возникнет, а окажется просто-напросто, что после глагола ждать всегда возможен как винительный, так и родительный падеж (по аналогичной причине в схеме Зализняка отсутствует лишительный падеж, о чём будет сказано ниже). Ждательный падеж не возникнет и в том случае, если признать актуальным почти стёртое ныне архаичное смысловое различие между оборотами вида ждать письмо и ждать письма; в этом случае также окажется, что после глагола ждать возможен как винительный, так и родительный падеж — но не по произволу, как в предыдущем случае, а в зависимости от степени определённости предмета; именно, для определённого предмета будет употребляться винительный падеж, а для неопределённого — родительный (возможно, что «письмо» со значением определённости и «письмо» со значением неопределённости целесообразно считать разными лексемами).

Теперь о включительном падеже. В этом падеже предположительно пребывают словоформы солдаты и зятья в контекстах идти в солдаты и взять в зятья. Слово «предположительно» означает, что включительный падеж возникает при выполнении следующих двух предположений. Предполагается, во-первых, что в указанных контекстах словоформы солдаты и зятья принадлежат тем же лексемам, что и словоформы солдат и зять, — а не особым лексемам, означающим нерасчленённые совокупности солдат или зятьёв; при этой противоположной точке зрения падеж имён в рассматриваемых контекстах окажется винительным или именительным. Предполагается, во-вторых, что присутствующие в указанных контекстах смысловые отношения тождественны тем, которые присутствуют в словосочетаниях идти в армию и взять в семью; при отрицании этого второго предположения (но принятии первого) падеж имён оказывается именительным (причём именительным с предлогом!).

В моей статье в качестве возможного был назван также «лишительный падеж». В схеме А. А. Зализняка он отсутствует. Дело в том, что определение А. А. Зализняка, помимо многочисленных технических улучшений, отличается от определения, изложенного в моей статье, в одном принципиальном пункте. А именно, определение Зализняка запрещает считаться самостоятельным падежом такому претенденту на это звание, у которого множество соответствующих этому претенденту сегментов является объединением других множеств, каждое из которых образует свой собственный падеж. А множество сегментов «лишительного падежа» как раз и является объединением двух множеств, одно из которых отвечает винительному падежу, а другое родительному: в приведённом в [РИС] в качестве примера контексте «я не узнал...» вместо многоточия можно по произволу поставить слово как в винительном, так и в родительном падеже. Таким образом, определение Зализняка содержит дополнительную запретительную клаузулу, но зато даёт более экономную картину: вместо того, чтобы вводить в рассмотрение двенадцатый, лишительный падеж, достаточно сказать, что в определённых контекстах можно употреблять как винительный, так и родительный падеж.

Отличия определения А. А. Зализняка от определения моей статьи перечислены в [РИС]: см. подстрочное примечание 12 на с. 42.

Параграф 2.9 из [РИС] называется «Вопрос о существовании других падежей». Он завершается следующим заявлением:

Вполне возможно, что внимательный анализ фактов позволит обнаружить и другие подобные явления в системе русского склонения, могущие привести к формированию новых падежей.

V. Упоминаемая литература

[ГРЯ] Грамматика русского языка. — Т. 1. — М.: Изд-во АН СССР, 1952. — 720 с.

[ЛЭС] Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: «Сов. энциклопедия», 1990. — 685 с.}

[ОПТ] Зализняк А. А. О понимании термина «падеж» в лингвистических описаниях I // [ПГМ]. — С. 53 - 87.

[ПГМ] Проблемы грамматического моделирования / Ответственный редактор А. А. Зализняк. — М.: «Наука», 1973. — 262 с.

[ПФО] Гладкий А. В. Попытка формального определения понятий падежа и рода существительного // [ПГМ]. — С. 24 - 53.

[РИС] Зализняк А. А. Русское именное словоизменение. — М.: «Наука», 1967. — 370 с.

---

[1] Что здесь понимается под термином «состояние» и что значит «предмет находится в состоянии», выясняется из дальнейших примеров.

[2] Здесь и в следующих параграфах правильнее было бы говорить об эквивалентности относительно пары (предмет — название). Мы сознательно допускаем известную неточность, чтобы не осложнять изложение.

[3] О семинаре «Некоторые применения математических методов в языкознании» см. в Послесловии.

[4] «Вес сахара», «вес воды» — родительный падеж; «дал сахар», «дал воду» — винительный падеж; «дал сахару», «дал воды» — количественно-отделительный падеж. Другая точка зрения состоит в том, что здесь имеет место омонимия, именно, что во втором примере слово «сахар» означает некий конкретный объём сахара, а в третьем — вещество. При такой точке зрения, быть может, количественно-отделительного падежа и не будет существовать.

Итак, в этом подстрочном примечании сделана заявка на две возможные точки зрения: при первой из них слова сахар и сахару означают один и тот же предмет, при второй они означают разные предметы. При первой точке зрения появляется самостоятельный количественно-отделительный падеж, он же 2-й родительный, он же партитив; при второй точке зрения такого падежа не появляется.

Обе высказанные точки зрения были подвергнуты детальному анализу А. А. Зализняком в § 2.7 его монографии «Русское именное словоизменение». Он обнаружил, в частности, что при принятии второй точки зрения с необходимостью возникает не только 2-й родительный, но ещё и 2-й винительный падеж. В итоге А. А. Зализняк приходит к таким выводам: «Вторая точка зрения, по-видимому, точнее отражает рассматриваемые смысловые отношения»; «Однако эта точка зрения приводит к весьма неэкономному строению парадигмы»; «...В грамматиках языков с развитым партитивом (например, финского, эстонского) фактически применяется первая точка зрения». Поэтому именно первая точка зрения и была принята в названной монографии.